Только недавно я поняла, как современному читателю следует понимать «Анну Каренину», и даже выяснила, что я сама немного толстовец. Получилось длинно, в трех частях.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СПИРАЛЬ
Итак, в чем проблема современного читателя? Мысль его, изнеженная свободами, ходит по некоему кругу, вернее спирали:
1. Ах, как жалко Анну, подумаешь, захотела уйти от мужа, ну и четакова, что же вечно с нелюбимым сидеть?
2. Лев Толстой намекает, что изменять нехорошо, поэтому он патриархал!
3. Но Анну нам все-таки жалко, а значит великий художник внутри Толстого заборол патриархала!
4. Но что если Толстой велик во всех отношениях? Не зря же его включили в школьную программу. Может быть, он имел в виду, что Анна пала жертвой лицемерных законов светского общества!
5. Но все же Толстой намекает, что Анна сделала что-то не так, даже со скидкой на светское общество.
6. Получается, Толстой — полупатриархал: он разоблачал перекосы в современном ему обществе, но не мог пойти в своем разоблачении до конца. Иными словами, он великий художник, а вот разоблачитель средненький!
7. Но что если Толстой велик во всех отношениях? Может быть, по меркам его времени это был грандиозный уровень разоблачения!
8. Получается, мы не можем читать Толстого из позиции современного человека, а вместо этого должны вчувствоваться в понятия аристократа XIX века и таким образом оценить всю дерзость романа.
9. Но Анну так жалко! Она как живая! То есть как разоблачитель Толстой устарел, а как художник — на все времена!
10. Но почему все-таки нельзя найти такое прочтение, при котором Толстой велик во всех отношениях?
Собственно, пункт 10 и не давал мне покоя. Если допускать раздвоения в фигуре автора, то и бог с ним. Но такая интерпретация откровенно слаба, нет в ней красоты!
Конечно, школьная классика — чистой воды конструкт. Включение в школьную программу вовсе не означает объективной безупречности произведения. Однако мне нравится играть в эту игру — искать смысл в произведении, исходя из того, что смысл там есть.
И наконец-то для «Анны Карениной» задача решена! Ответ в общем-то банальный, не знаю, почему до меня так долго доходило. Итак, что хотел сказать автор и каким образом это может быть актуально даже для сегодняшнего времени?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СОПРЯГАЙ
Приглядываться нужно не к Анне, а... да-да, к Левину, линия которого мало кому симпатична. То есть вообще никому.
Если уж оценивать Толстого как художника, то Левин на фоне Анны несколько шит белыми ниткам как ставленник автора. Хотя надо понимать, что и Анна, и Стива — такие же ставленники, даже более полноценные, чем Левин. Левин — скорее то, каким бы Толстой хотел видеть себя, носитель его идей, а не реального характера.
Я бы сказала, что весь роман — попытка Толстого доказать себе некую идею. Не женский он вопрос решает, а свой вопрос. Ну это если исходить из мемов о нем.
В чем же идея Левина? Мы ищем универсальное прочтение романа, а значит необходимо отвлечься от примет времени, то есть крестьян, Бога, женитьбы и проч.
ОТВЛЕКЯСЬ, приходим к следующей формулировке: Левин пытается найти смысл жизни и находит его в неких современных ему идеях и общественных нормах (каких — не суть). Это позволяет ему убить двух зайцев: вместе со смыслом он обретает и место в обществе. Смысл и включенность в круг людей как бы оказываются тождественны.
Смысл по определению должен быть где-то вне тебя, больше тебя. Несомненно, это что-то метафизическое, но понятие Бога тут может быть весьма условно. Сам Толстой не фанатик и не думает, что крайние формы христианского самопожертвования сделают мир лучше (вспомним историю Вареньки в «Анне Карениной» или Сони из «Войны и мира»).
Левин соблюдает ограничивающие его нормы, но не забывает и о своих эгоистических интересах. Это позволяет ему полнокровно и нелицимерно влиться, так сказать, в поток жизни: быть счастливым и разделять счастье с другими.
Короче говоря, смысл (Бог) обнаруживается в других, вернее на пересечении между собой и другими.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АННА
Что же Анна?
Теперь ясно: ее трагедия (и заблуждение) в том, что она не сумела найти этого пересечения и оказалась вне общества. Речь не только о разоблачаемом светском обществе, но и о здоровой его части — той, где обитает Левин.
Толстой не питает иллюзий насчет семейного счастья Долли. Ей, как и Анне, повезло меньше, чем Левину, однако Долли по крайней мере сохраняет для себя возможность смысла — через заботу о законных детях. В законных детях ее личные желания совпадают с общественными нормами.
Анна же с нормами порывает и оказывается в некоем безвоздушном пространстве, где нет никаких смыслов, ничего большего, никакой цели. Это, разумеется, не жизнь.
Толстой не столько судит ее, сколько через нее исследует некую соблазнительную дорогу — дорогу, которая представляется на первый взгляд естественной и справедливой. И с грустью приходит к выводу, что она оканчивается тупиком.
Таким образом, возбуждаемая в нас жалость к Анне — вовсе не бессознательная победа художника над патриархалом, а вполне просчитанный эффект. Ровно это и хотел сказать автор: жалко! Жалко, что нельзя просто следовать своим желаниям и быть счастливым.
Понятное дело, попирание норм вполне может стать источником смысла и даже принести пользу человечеству. Это первое, что приходит на ум, когда думаешь о нормах XIX века, которые нам не слишком симпатичны. Да, современный читатель хотел бы видеть на месте Анны женщину французского лейтенанта (кстати, в ее истории тоже присутствует ВОЕННЫЙ СЛЕД).
Но многие ли попирают современные им нормы? С этой точки зрения идея Толстого не такая уж дичь. Можно оставаться в рамках мейнстрима, но не быть занудой, а то и делать мир лучше.
Приходится признать, что я сама, получается, толстовец, ведь я никогда не впадала в крайности, а пыталась найти смысл в плюс-минус обычной жизни. Мне кажется, если взять что-то, уже неплохо проработанное до тебя, отнестись творчески, подкрутить, добавить следующий шаг, то шансы добиться годного результата достаточно высоки. А если быть первопроходцем, велик риск, что новая модель так и не взлетит, а первые блины к тому же идут комом, смешные, неказистые, что дополнительно демотивирует. Ну это такой личный эстетический выбор, и не скажу, что я в нем прям на 100% уверена.
Пафос моего рассуждения не в том, что надо жить по Толстому, а в том, что в «Анне Карениной» все же есть некая универсальная идея, которую по крайней мере можно рассматривать всерьез в применении к любому общественному порядку. Ну или что эта идея непротиворечивым образом туда вчитывается, если очень хочется.
ПРИМЕЧАНИЕ
Не буду отрицать, что все вышесказанное — образчик довольно бесхитростного буквального чтения, но ведь я и не литературовед.
Если идти дальше, то вот прекрасное, по-моему, исследование, которое вообще выходит из моральной плоскости, чуть ли не деконструкция:
Vladimir E Alexandrov. Limits to Interpretation: The Meanings of Anna Karenina
